ДВОРНИЧЕНКО А.Ю.

«РУССКИЕ ЗЕМЛИ ВЕЛИКОГО КНЯЖЕСТВА ЛИТОВСКОГО (ДО НАЧАЛА XVI в.). ОСНОВНЫЕ ЧЕРТЫ СОЦИАЛЬНОГО И ПОЛИТИЧЕСКОГО СТРОЯ».

Раздел V. Государственность.

Очерк первый. Древнерусское наследие и формирование налоговой системы Великого княжества Литовского .

В Великом княжестве Литовском долгое время были живы древние традиции в экономике, политике, социальном строе. «Литва была тем заповедным уголком Европы, той «лавкой древностей», где дольше всего сохранялись многие архаизмы и пережитки давно минувших дней». Это позволяет рассмотреть многие вопросы, проследить эволюцию государственности. Один из таких процессов - формирование налоговой системы, важного компонента становления государственности. Какова же в этом аспекте роль древнерусского наследия и как оно трансформировалось в новых условиях?
Одна из древнейших повинностей, бытовавших на территории Древней Руси, - полюдье. Источники различают «дань» и «полюдье». По мысли И.Я. Фроянова, полюдье князь собирал с жителей своей земли, это плата за отправление общественно полезных функций. В древнерусский период полюдье уже кое-где переводилось на деньги. Грамота Ростислава Мстиславича, в которой основывалась епископия в Смоленске, сообщает: «На Копысе полюдья четыре гривны...» Полюдье собирали в Лучине и, по всей видимости, в Прупойске. Тем не менее в Великое княжество Литовское полюдье перешло в самых архаических формах. «Древнейшие князья творили суд и управу во время личных объездов племен: для выполнения того и другого князь выезжал на полюдье. Эти первобытные способы собирания доходов не сразу исчезли и в литовское время», - писал М.В. Довнар-Запольский. Полюдье в Великом княжестве - плата, идущий и пользу администрации: его мог собирать сам великий князь или князья удельные, а могли передавать наместнику-державце. В XVI в. полюдье известно в основном в архаических «русских русских», но в предшествующем столетии эта повинность была распространена достаточно широко: ее знали Киевшина, Волынь, Припятье и другие районы русских земель Великого княжества Литовского. Мы можем найти сведения о формах собирания полюдья: «…А если игумен,а любобратя которое осени не поидут к ним полюдовати, ино им за тое привезти к монастырю кораман меду и тые подарки». В 1509 г. Старец и вся волость Бчицкая докладывали королю Сигизмунду, что «здавна, коли бывало наместник Мозырский приедет в году на полюдье свое и они на него сычивали носатку меду, а по лисицы даивали с каждого дыму». Характерны в этом смысле и свидетельства касательно Ратненского староства на Волыни, которое сохранило очень архаические черты.
С течением времени обычай полюдованья вывелся, так как он сопровождался массой злоупотреблений. По люстрации 1552 г., та же Бчицкая волость платит уже полюдье взамен «полюдования», т. е. непосредственного объезда волости. Это уже второй этап в развитии данного сбора. Первая ступень - личный объезд земли, и сбор полюдья князем заменяется объездом помощника князя. Затем полюдье теряет свой прежний характер неустойчивого сбора, фиксируется в определенном размере и приобретает характер постоянного определенного сбора с волости. При превращении полюдья в постоянно строгий определенный сбор появляется сопутствующий ему сбор-«въезд». Благодаря выделению въезда получается два сбора, возникающих на одной основе и тесно связанных между собой. Так, могилевский державца получал «узъезду своего пятьдесят коп грошей, а полюдованья, коли у волость не поедет, 50 же коп...». Все-таки главная ступень в эволюции такого сбора, как полюдье, - переход его в ведение крупных землевладельцев. Не всегда можно определить время перехода полюдья в руки частных владельцев. Иной раз эта повинность «вынималась» на господаря. Так, в «отказной» Сенька Романовича Пустынскому монастырю находим: «...тыи мне люди даивали померное, а на господаря полюдье». По мере развития крупного иммунизированного землевладения эта повинность отходила на задний план, а фольварочно-барщинная система ее уничтожила.
Весьма похожей были судьба «стации», непосредственно связанной с полюдьем и въездом. Правда, само название этой повинности появляется лишь в изучаемый период, но этимологически оно могло восходить к слову «стан». В одном весьма древнем документе понятия «стация» и «полюдье» выступают как идентичные. Вполне возможно, что здесь зафиксирована определенная дифференциация древних повинностей: если полюдье передавалось постепенно наместникам, то стацию великий князь оставлял «на себя» до позднейших времен. Значение ее было более велико в ранний период. В это время великие князья гораздо чаще передвигались по стране, и во время передвижения князь получал содержание. Этот побор носил сугубо натуральный характер. Великие князья при передаче волостей могли слагать с населения стацию «тым его людем Буйгородцом Лукъяну, а Петрище с братею не надобе на нас и послов наших» стациями поднимать. Но чаще все-таки делалась оговорка: «Поднимати стацеями и подводы под нас з места и з волости давать подлуг давного обычая...» На основании этих данных А.С. Грушевский сделал вывод о том, что стация в широком смысле распадается на стацию в тесном смысле - кормы, живность, а затем на, дачу подвод и всего, связанного с подводами. А М.В. Довнар-Запольский считал, что поскольку при всем разнообразии стаций в ее составе встречаем овес, яловицу или барана, то, когда встречаем такого рода сборы, не объединенные названием стация, безошибочно можно утверждать, что источник говорит именно о стации.
М.В. Довнар-Запольский совершенно справедливо заметил: «Конечно, стация испытала обычную судьбу всех господарских доходов при переходе господарских людей в частное владение: право на нее перешло к помещикам, и она приняла вполне частноправный характер. Так она продержалась до III Статута».
Непосредственно полюдью был близок другой архаический побор - «дар». «Полюдье даровное» известно древнерусским памятникам. Дар - это тоже плата за отправление административно-управленческих функций. «Уже в конце XV в. система даров ограничивается и в XVI в. встречается лишь как Переживание старины».
Очень древними были поборы на слуг. Еще волынский князь Мстислав Данилович своей уставной грамотой регламентировал размеры «ловчего» - повинности населения снабжать ловчего продовольствием во время его пребывания в определенной местности. Ловчее было наложено на берестьян –жителей не только города, но к всей волости. С каждого «ста» должно было взиматься 2 лукна меда, 2 овцы, 15 десятков льна, 100 хлебов, по 5 мер («цебров») овса и ржи и 20 кур, с горожанина по 4 гривны. В конце XV в. ловчее было переведено на деньги. Весьма широко была распространена так называемая «тивушцнна». Первоначально все эти сборы были вознаграждением «уряднику» за исполнение определенных обязанностей. Так, та же тивунщина шла в вознаграждение тивуну за исполнение им своих обязанностей. Потом тивунщина - сбор, обособилась от обязанностей тивуна: это уже сбор, как и другие сборы, и его можно так же, как и другие сборы, передать тому или иному наместнику-державце. В дальнейшем, по мере развития иммунизированного землевладения, эти подати прекращают свое существование (если не переносились на владельцев) в каждом случае, когда то или другое село переходило от государства в частные руки.
Из древнерусского периода перешли и судебные доходы в пользу администрации. В Древней Руси эти платежи имели большое значение. Примечательна в этой связи и фигура вирника, чье содержание так подробно расписано в Русской Правде. Продолжение этой традиции наблюдаем и в русских землях Великого княжества Литовского. Уставная грамота Могилевской волости гласит: все «вины малый и великий выймует на нас, на господари, кроме повинного и выметного». А эти две пошлины получал могилевский наместник - «державца». «А повинного ему от одного рубля 10 грошей, пересуда ему с одного рубля 4 гроши», - так определяли размеры судебных пошлин в пользу державцы. По предположению А.Л. Хорошкевич, повинное - «это пошлина с ответчика либо стороны, признавшей себя виновной, не доводя дела до суда». Была и такая плата как пересуд, - плата за разбирательство дела. Пересуд фигурирует в смоленско-рижском договоре 1229 г. Этот судебный сбор доживает до XVI в. В 1509 г. был издан специальный «Устав о пересудах», который уточнял порядок его взимания.
В глубь столетий уходят корнями и военные повинности в русских землях Великого княжества Литовского. В новейшей историографии они изучались на материалах Белоруссии М.А. Ткачевым, который показал их традиционность и прямую преемственность от древнейшего периода. Это городовая повинность, «польная сторожа». Мещане часто освобождались от несения городовой повинности. Уставная грамота киевским мещанам специально оговаривала: «А города им не рубити...» Как отмечает А.Л. Хорошкевич, такой же порядок существовал и в Новгороде. В том, что выполнение городовых работ возлагалось на плечи волощан, прослеживаются архаические традиции ведущие в быт древнерусских городов-государств. Подобно тому как в древнерусский период смоленская городская община освобождала себя от внесения платежей, причем освобождала «в пользу» волости, так и теперь главный город каждой земли в большинстве случаев освобождался от выполнения этой тяжелой повинности. Не случайно способ распределения городовой работы в западнорусском регионе весьма напоминает то что было в Новгороде и Пскове, - территории, где древнерусские города-государства продолжали жить еще очень долго. Зато городские жители должны были принимать участие в городском благоустройстве: «А мосты им городскии мостити». Мещане Витебска «мост мощивали перед своим двором кажды пяти топорищ». Все эти повинности, прежде носившие эпизодический характер, теперь становятся регулярными. Жители с. Городло, согласно завещанию Владимира Васильковича, были освобождены от этой повинности. Процесс этот продолжался в Литовско-Русском государстве. В жалованной грамоте Смотрицкому монастырю 1375 г. оговаривалось: «...коли бояре и земяне будут город твердити». В Житомире сооружением городен занимались земяне, в черкассах - жители окрестных сел, в Киеве строительством оборонительных сооружений - сельские жители Поднепровских волостей. Городовая повинность была так важна, что даже во время развития иммунизированного землевладения освобождения от нее часто не давали. Вот, например, передаются люди монастырю в Смоленске, «только город они робят по давному, посполу с людьми монастырскими». Все таки именно развитие крупного землевладения внесло, как и во многие другие сферы жизни Литовско-Русского государства, неразбериху. Так, старосты Кузьма Вошка и Губарь Бобруйской волости жаловались на то, что часть населения волости, переданная Радивилу и Костевичу, отказывалась ходить с подводами, строить город и мостить мосты. Люди Свислоцкой волости требовали от людей бояр Котовичей, чтобы они по-прежнему «з волостью нашою Свислоцкой городы рубливали и ордыныцину давали, и дубащыну плачивали, и недели стерегивали с подводами у Свислочи на городищы, и на реце на Березыне на броду и мосты мосчывали...». Процесс распада древнерусских традиций был необратим. Особенно положение обострилось в первой половине XVI в., когда в результате роста шляхетских привилегий и раздачи господарских волостей прежняя система повинностей стала плохо срабатывать и только постоянная внешняя угроза способствовала се сохранению. «Польная сторожа» относится также к числу древнейших и восходит прямо к былинным временам. Города и волости отряжали небольшие мобильные группы, которые «лежали» на порубежье и следили за неспокойными границами. Примечательно, что, по наблюдениям М.А. Ткачева, в городах Белорусского Понеманья такие группы сторожей просуществовали с конца XIII до середины XVI в., т. е. до коренных изменений в социальной структуре русских земель Великого княжества Литовского.
Теперь в поле зрения - прямые налоги. Для того чтобы понять их развитие в XIII-XV вв., надо представлять себе их историю в предшествующее время. Исследовавшая эту тему А.Л. Хорошкевич пишет: «К исходу XII в. этот термин (дань. - А. Д.), сохранивший свою полисемантичность, стал последовательно и устойчиво связываться с одной категорией населения раннесредневековой Руси - смердами». Впрочем, об этом еще в конце 60-х-начале 70-х годов писал И.Я. Фроянов. Он показал, что дань платили именно смерды. Причем их можно условно подразделить на «внешних» и «внутренних», т. е. племена неславянского в основном происхождения, которые, «примучивались» данями, и пленники, поселенные на государственных землях. Что касается «внешних» смердов, то характер дани как контрибуции выступает тут весьма ярко. Но и во втором случае дань не была феодальной рентой. Эта точка зрения на характер даней в Древней Руси представляется нам весьма убедительной. Поэтому вряд ли можно согласиться с А.Л. Хорошкевич, которая пишет: «Четко обозначилась основная тенденция - превращение ее (дани. - А. Д.) в государственную феодальную ренту, взимаемую со смердов, которых И.Я. Фроянов именует «внутренними». Трудно понять также, как исследовательница различает дани-контрибуции, распределявшиеся между участниками похода, и выделяемые вслед за Л.В. Черепниным дани - государственный доход с покоренных земель и племен, вне зависимости от их этнической принадлежности. В целом можно констатировать тот факт, что в Киевской Руси прямые налоги фактически отсутствовали. То, что в ряде мест дани начали перерождаться в примитивное налогообложение, было исключением, которое лишь подтверждает общее правило. Оказывается, что для появления прямого обложения как системы нужен внешний толчок. Под 1245 г. Летопись сообщает: «...тех же не по колецех временех осадиша в градех, и сочтоша я в число и начаша на них дань имати». Здесь речь идет о городском населении, но татарская дань шла со всей земли. «А то си три браты, татарские князи, отчичи и дедичи Подольской земли, а от них заведали втамони а боискаки, приезьдяючи от них утамонъв, имывали ис Подольской земли дань». «...Коли вси земляне имуть давати дань оу татары», значит, первый прямой налог, который выплачивался на западнорусских землях, был связан с платежами в пользу иноземных завоевателей. Соблазнительно было бы вывести дань полностью из татарского ясака. Так, собственно, и поступил М.К. Любавский, вызвав критику со стороны М.В. Довнар-Запольского. Однако известно, что дань платили и те области, которые никогда не находились в сфере воздействия Орды. Но ведь по отношению к русским землям и литовская власть была в значительной мере внешним фактором (правда, ситуация здесь была сложнее). Видимо, наличие или отсутствие даннической зависимости зависело от того, каким образом та или иная область попала под власть литовских князей. Обращает на себя внимание и то, что царство данников было в тех господарских волостях, которые силой оружия перешли под власть Литвы еще во времена Ольгерда и Кейстута. Внимательный анализ процесса перехода русский земель под власть Литвы может многое прояснить в этом вопросе. Но для наших целей нам важнее констатировать эволюцию в этом процессе. Со временем дань становится основным налогом, который передастся в составе иммунитетных пожалований. И вот уже в начале XVI в. появляется необходимость во введении нового прямого налога. Им становится «серебщина», которая была впервые введена в 1507 г. Она вотировалась сеймом и собиралась как с господарских имений, так и с частных владений.
Такова в самом общем виде была эволюция прямого обложения в Литовско-Русском государстве. Отметим, что вопрос об эволюции повинностей и налогов приобретает сейчас важное теоретическое значение. О характере формирования налогов и повинностей недавно была высказана следующая точка зрения: «Никакими конкретными данными не подтверждается бытующее представление о добровольном согласии одной части общества - подавляющего большинства непосредственных производителей - материально содержать (посредством приношений и даров) другую часть общества - военную знать, якобы вследствие развившегося сознания необходимости ее для защиты всего населения... Добровольные приношения как первичная форма налогов - миф буржуазной историографии...». Конкретно-исторический материал говорит о том, что мифотворчеством является скорее стремление увидеть в истории лишь одно насилие. В реальной жизни в истории формирования того или иного государства все было гораздо сложнее. Полюдье, дары и другие сборы - это именно добровольные платежи в пользу административной власти. Нельзя выводить только из насилия и военные повинности. Они были вызваны в первую очередь общественными потребностями, необходимостью выстоять в тяжелой борьбе с внешними противниками. Гораздо больше элементов насилия в установлении прямого обложения. Но не следует пренебрегать и тем фактом, что оно проявляется достаточно поздно и в результате внешнего по отношению к данному социуму, и даже этносу воздействия. Но главное, в чем сходна судьба и повинностей, и прямого обложения, - это их зависимость от развития крупного иммунизированного землевладения. Именно это и предрешило судьбу многих ранних повинностей и налогов в XV-XVI вв.





Очерк второй. От городов-государств к сословно-аристократической монархии.

Для понимания эволюции государственного строя Литовско-Русского государства огромное значение имеет решение вопроса о «вальном сойме» - основном институте государственной власти в XVI в. Данное обстоятельство хорошо осознавалось в дореволюционной историографии. Не случайно там возникла оживленная полемика по этому вопросу. Историографическая ситуация настолько интересна и показательна, так многое может сказать сама по себе, что к ней надо присмотреться повнимательнее.
В 1901 г. с фундаментальным трудом на эту тему выступил М.К. Любавский. О его работе с восторгом отозвался специалист по истории Великого княжества Литовского второй половины XVI в. И.И. Лаппо. Однако уже в 1902 г. Увидела свет работа украинского исследователя Н.А. Максимейко, в которой он утверждал, что все «положения, высказанные автором (М.К. Любавским. - А. Д.) на пространстве этих двух глав (первых двух глав монографии М.К. Любавского. - А. Д.)... представляются ошибочными от начала и до конца».
Не столь резко, но по сути аналогично высказался и М.В. Довнар-Запольский. Маститый московский историк не остался в долгу. Ответив на критику М.В. Довнар-Запольского по поводу книги Н.А. Максимейко, он заявил, что она «одно сплошное научное недоразумение» и что последний писал ее в неспокойном состоянии духа. Н.А. Максимейко вновь атаковал. Он ответил статьей, обращенной к профессору М.К. Любавскому. Проблема эта продолжала волновать русских историков и в 20-е годы. Не случайно к ней обратился в одной из своих последних работ такой знаток западнорусской истории, как М.Ф. Владимирский-Буданов. Как видим, только одно перечисление работ, да и то не всех, свидетельствует об интересе историков к этой проблеме. Но каковы же были их взгляды?
М.К. Любавский сразу ставит себе ограничение, когда заявляет в своей работе, что при изучении литовско-русского сейма приходится иметь дело «не столько с эволюционною трансформациею этого учреждения, сколько с простым наслоением данных от различных исторических эпох». Схема его такова: на заключение унии в Крево Ягайло пошел только после совета с братьями. Это незамедлило сказаться в деяниях Витовта, который восстановил великое княжение, но уничтожил областные. Литовское боярство и второстепенные князья сомкнулись вокруг одного вождя. В 1401 и 1413 гг. он уже видит первые сеймы, в которых, правда, участвуют только бояре из собственно литовской земли. Каковы причины возникновения сейма? Когда сложилось Великое княжество Литовское, в нем оказалось много крупных землевладельцев с политической властью и влиянием. Внешняя опасность заставила их сплотиться вокруг одного - старшего. Все было хорошо. Но когда совет и согласие покинули правящий княжеский род, тогда и местные вожди общества проявили политическую самостоятельность и заставили своих государей признать за ними право на участие при распоряжении судьбами государства. Возникновению этого учреждения способствовало два обстоятельства: неразвитость великокняжеской власти и воздействие порядка, действовавшего в том государстве, с которым соединилась Литва (Польше). Однако политическое преобладание собственно литовской земли все больше превращалось в настоящее господство, и русские земли дали выход своему недовольству при Свидригайло и в начальный период княжения Казимира. Причем русские земли настолько дали почувствовать Литве их силу и значение, что литовское правительство в последующее время уже не считало возможным решать важнейшие государственные вопросы без их ведома и согласия и приглашало в важных случаях их знать на литовский сейм. Так при Казимире и возник «великий вальный сойм». Он был порождением компромисса, в который господствующая литовская земля вынуждена была вступить с областями-аннексами великого княжества. Откуда же источник силы, которую обнаружили земли-аннексы, задается вопросом Любавский. Население представляло из себя не разбитую разнородную массу, над которой легко было властвовать из центра, а ряд довольно крупных и компактных обществ, имевших своих местных вождей и руководителей. Это известный контингент более или менее крупных землевладельцев, которые были вождями и заправилами в областных обществах.
Н.А. Максимейко рисовалась другая картина. По его мнению, сеймы издавна существовали и в русских и в литовских землях. Им принадлежали многие функции; избрание князя, военные дела, законодательные вопросы, судебные дела. «14 и 15 вв. представляли эпоху господства местных сеймов, как в Литве и Жмуди, так и в Западной Руси: это те же древнерусские вечевые собрания, но принявшие сословную окраску применительно к новым условиях государственной жизни». Украинский ученый не видел тех изменений, которые в эпоху правления Витовта наблюдал М.К. Любавский. Он считал, что князья по-прежнему не утратили самостоятельности и, вообще, историческая литература «преувеличила успехи единодержавия в Литовско-Русском государстве при Витовте». «Мы не видим государственного единства, видим только, что до 70-х годов XV в. в Литовской Руси существует ряд княжеств: то самостоятельных, то зависимых от Литвы или Польши».
Одним из условий возникновения сейма была слабость княжеской власти в Литовско-Русском государстве, на что у М.К. Любавского, по мнению Н.А. Максимейко, есть лишь только намек. Причем слабость княжеской власти свойственна не одной Литве, но и всем присоединенным к Литве западнорусским княжествам. Исследователь выступил также против тезиса о том, что после Городельской унии политическое преобладание Литвы приняло характер господства ее над русскими землями. Привилей 1413 г, относился только к Литве, но русских не интересовали должности в литовском центре. Соответственно и события 30-40-х годов не были протестом против литовского гнета, а «естественным результатом отсутствия общих политических интересов, которые могли бы сплотить западную Русь с Литвой». Не придает он, в отличие от М.К. Любавского, значения и привилею 1447 г. Что касается тезиса о распространении прав Литвы на русские области после того, как они показали силу в борьбе с Литвой, прав, выразившихся в участии в сейме, то и это историк отрицал. Н.А. Максимейко с определенной степенью обиды за русские земли отмечает, что в учреждении общего сейма были заинтересованы не столько русские, сколько литовцы, а со стороны русских это было определенной жертвой, ибо «с точки зрения областной автономии учреждение общего сейма - несомненно ее ограничение».
Первые бесспорные доказательства памятников о сеймах того типа, который составляет предмет изучения, начинаются с конца XV в. (после смерти Казимира в 1492 г.). Одно из слабых мест у М.К. Любавского то, что он не объясняет, ради каких государственных дел возник сейм. Возник же он, по мысли Н.А. Максимейко, для военных нужд.
М.В. Довнар-Запольский отказался признать столь важное политическое значение за актом 1401 г. Иное дело акт 1413 г. Только этим актом давалась жизнь не сейму, т. е. собранию всего боярства или его депутатов, но господарской раде - государственному совету, составленному из очень небольшого числа областных правителей. В этом акте нет представителей русских земель, потому что земли имели свои особые права, жили своей особой областной жизнью. Не согласен он и с толкованием актов 1432 и 1434 гг. Надо еще доказать, что привилей 1432 г. действительно был распространен на русские области. Таким образом, М.К. Любавскому не удалось доказать столь раннего юридического зарождения сейма.
М.К. Любавский в своем ответе Н.А. Максимейко и М.В. Довнар-Запольскому посчитал, что суть его спора с последним сводится лишь к юридическому оформлению, «узаконению» сейма. Что же касается Н.А. Максимейко, то с ним М.К. Любавский был не согласен в корне. И в 1401, и в 1413 гг. на встречах преобладали литовцы, но участие князей свидетельствует о том, что это были «зародыши» общегосударственного сейма. М.К. Любавский считал, что Н.А. Максимейко, допустил «преувеличение и утрировку в деятельности местных сеймов». Нельзя выводить сеймы из внешних условий, ведь и Московское государство вело интенсивную борьбу с внешними врагами, но такого рода учреждение там не возникло. Значит, главное внимание надо уделять внутренним обстоятельствам. Такого рода внутренними условиями был компромисс литовцев с русскими.
А.Е. Пресняков в ряде съездов знати середины XV в. видел «предвестников» литовско-русского сейма. «Назвать их в строгом смысле слова сеймами мне мешает отсутствие данных для того, чтобы усмотреть в их составе элементы представительства земель, какое впервые встречаем в год смерти Казимира – в 1492 г.».
К проблеме «сойма» обратился в одной из своих последних работ и М.Ф. Владимирский-Буданов. По его мнению, на протяжении всего XV в. «сойма» не существовало. За сейм надо принимать такое собрание, где выступали люди не только от своей особы, но и от других, «заступали» их интересы. Те же кто участвовал в то время в собраниях, не были членами сейма, а отдельно приглашались на заседания. Такое собрание ученый считает «Посполитой Радой». Первый же сейм состоялся в 1507 г.
Как видим, для понимания вопроса о происхождении «вального сойма» большое значение приобретает проблема участия в его работе представителей шляхетства западнорусских земель, входивших в состав Великого княжества Литовского, а еще шире - проблема прав русской шляхты. Характерно, что в одном сборнике статей, посвященных В.О. Ключевскому, две статьи были связаны именно с этой проблемой. М.К. Любавский вдруг обнаружил, что его прежняя концепция не совсем верна. Дело в том, что в своем знаменитом «Литовско-Русском сейме» он считал, что II статья Городельского привился, ограничивающая участие некатолического населения в занятии урядов, со времени издания привилеев 1432 и 1434 гг. утратила свою силу. Но в начале XX столетия были напечатаны привилеи 1529, 1547, 1551 гг., о которых исследователь прежде просто не знал. И М.К. Любавский модифицировал свою концепцию. По его мнению. уния 1439 г. была настроена примирительно в отношении к православным. Вот почему привилеи 1492 и 1506 гг. не содержат никаких ограничений. Эта тенденция вновь проявилась после прекращения борьбы с Москвой и после того, как выяснилось окончательно, что уния западнорусской православной церкви с римской не осуществилась.
В.И. Пичета, изучая отношения литовско-русской шляхты к литовско-польским униям, пришел к следующим знаменательным для нас выводам. Действие привилея 1432 г. не распространялось на всю Русь, а только на Великое княжество Литовское (в узком смысле этого слова). Вследствие этого русская шляхта и после получения привился не могла стать сторонницей унии. Здесь В.И. Пичета не согласился с мыслью, высказанной М.К. Любавским в его «Сейме» о том, что этот привилей уравнял население в правах без различия вероисповедания. Только привилеи 1563 г. (почти накануне Люблинской унии) отменил указанные ограничения. Новая уния с возведением Сигизмунда была делом рук литовского панства. Русские земли были на стороне Свидригайло. Последний не признавал ни унии, ни нового господаря. Сигизмунд дал новый привилей, но примирить враждующие стороны не смог. Рознь католиков и православных была закреплена и новой хартией. Затруднительным было и положение Казимира. Русские аннексированные земли стремились к полному отделению от Литвы. Сочувствие православного земянства Глинскому позволяло польской дипломатии наметить дальнейший план действий; для привлечения на свою сторону и православного земянства надо было уравнять православную шляхту с католической и тем уничтожить соответствующие статьи Городельского привилея. Впрочем, на последнее решились не скоро - только в 1563 г.
Во всех приведенных высказываниях есть слабые места, связанные с определенной односторонностью подхода, а главное с отсутствием диалектичности в рассмотрении проблемы. Так, М.К. Любавский сознательно отказался видеть эволюцию в развитии данного института, прямо об этом и заявив. К тому же он недооценивал внешний фактор. Но и Н.А. Максимейко не делал различий между вечевыми собраниями предшествующей поры и литовско-русским сеймом.
Однако русская историография нащупывала правильное, с нашей точки зрения, решение проблемы, о чем свидетельствуют работы В.И. Пичеты и М.Ф. Владимирского-Буданова. Все наблюдения, сделанные нами в данном исследовании, подтверждают вывод о позднем появлении такого явления, как «вальный сойм». Сила общины, имевшей еще в ряде районов государственный статус, замедленность формирования сословной стратификации, характер социальной борьбы, позднее появление крупного иммунизированного землевладения - все это говорит о том, что хронологической гранью появления «сойма» может служить конец XV-начало XVI в. Не раньше складываются и местные шляхетские сеймы. Впрочем, проблема «сойма» интересует нас не сама по себе. Мы прекрасно понимаем, что этот институт должен стать объектом отдельного исследования, причем в совокупности с Радой. Для нас важно отметить, что формирование «вального сойма» является свидетельством возникновения государства особого типа, которое можно назвать сословно-аристократическим. Но что представляло Литовско-Русское государство до этого?
Нельзя не отметить простоту государственного аппарата, граничащую с примитивностью. После отмены в конце XIV в. областных княжений эстафета княжеской власти перешла к воеводам, наместникам и тивунам. Вплоть до начала XVI в. наместники и тивуны были привычным обозначением местной власти. Это положение представляется бесспорным. Наместники и тивуны в качестве правителей пригородов и волостей были унаследованы Литовско-Русским государством от древней Киевской Руси. Но сложен вопрос о соотношении этих должностей - воевод и наместников. Ю. Вольф пришел к выводу о том, что литовские воеводы были учреждены по примеру польских дигнитариев. По мысли М.К. Любавского, «в Западной Руси до утверждения в ней литовского владычества органами княжеского управления были наместники и тиуны». После сближения с Польшей для органов местного управления появились три новых названия: «староста», «воевода», «державца». «Высшее место в этой иерархии принадлежало воеводам», в одном ряду с которыми стоял жмудский староста. «За ними шли наместники-старосты, чинившие суд и управу в частях воеводств... независимо от воевод как высшей инстанции... Ниже старост стояли наместники-державцы и затем тивуны, чинившие суд и управу в более мелких частях областей». Против такого подхода к решению проблемы выступил Ф.И. Леонтович, по мнению которого воеводы по своим функциям существенно отличались от наместников. Если наместники были в полном смысле этого слова наследниками древнерусской княжеской власти, то воеводы - это «уряд», тесно связанный с формирующимся высших сословием в Великом княжестве Литовском.
Эту мысль поддержал М.В. Довнар-Запольский, который во введении должности воевод увидел не подражание Польше, а «сознательный, хотя и весьма осторожный акт объединительной политики государства».
Значительный материал о «воеводах» проанализировала И.П. Старостина. Она пришла к выводу, что термином «воевода» в Великом княжестве в XV в. могли называть высших правителей этнической Литвы (Вильны и Трок) и славянских областей. Этот титул иногда прилагался и к правителям более низкого ранга. Возможно, название «воевода» имело общее значение правителя. Широкое распространение воеводского титула могло быть связано с терминологическим совпадением старорусского воеводы с судебно-административными функциями и воеводы-палатина польского типа, введенного в 1413 г. Учитывая неопределенность понятий, связанных с государственной властью в Литовско-Русском государстве, с И.П. Старостиной следует согласиться. Однако закономерность, подмеченная дореволюционными историками, остается в силе. Речь идет об эволюции характера власти наместников. По мере того как росло крупное иммунизированное землевладение, менялся и характер этой власти, вернее зачастую рядом с наместником вырастал воевода, который ведал делами крупных землевладельцев. Что же касается функций наместников, то они хорошо изучены М.К. Любавским. Нам важно лишь подчеркнуть преемственность наместничьей власти. Это подчеркивается и архаичностью доходов наместников. Как правило, это был «корм» («полюдье» и «въезд» либо в натуральной, либо в денежной форме) и судебные доходы: вины большие и малые». Надо отметить их значительную самостоятельность, а также ограниченности власти наместников. «Независимо от того, кем именно осуществлялось местное представительство при наместнике или воеводе (по-видимому, в Великом княжестве Литовском в нем участвовали и горожане и крестьяне), важно подчеркнуть сам факт такого представительства, более полномочного в Литовском княжестве, нежели в Северо-Восточной Руси». Эта мысль современной исследовательницы представляется совершенно верной, но нуждается лишь в небольшом, но существенном дополнении - по мере роста шляхетских привилегий и изменения характера наместничьей власти уменьшалось, а затем сошло на нет и это «народное представительство».
Рядом с наместником был тиун, который являлся преемником древнерусского тиуна. Точная этимология этого слова неизвестна. В качестве номинального значения принимают слово «слуга». Некоторые исследователи придерживались мнения о его германском происхождении (связывая с готскими формами), другие выводили его из древнеисландского или древнешведского. В последнее время в эволюции социального значения этого термина ученые выделяют ряд моментов. До конца XI в. он существовал в нерасчлененной форме, объединяя значения административно-хозяйственной, административно-судебной и опекунской деятельности княжеского тиуна. В XII-XIII вв. функции тиуна разветвляются - свидетельством чего является появление терминов «тиун конюший», «тиун огнищный» и др. В этот период наблюдается расширение судебно-административного значения деятельности тиуна. В отечественной историографии преобладает мнение о несвободном положении тиуна, происхождении его из холопов. Впрочем, Русская Правда предполагает вариант сохранения свободы человеку, идущему в тиуны. В Великом княжестве Литовском тиуны назначались из свободных людей. Основная черта тиуна - связь с великокняжеским хозяйством, за которым тиун наблюдал. Занимался он также и сбором дани. «А Торопецкому тивуну по Новгородским волостем не судити, ни Ржевскому... а тивуну ездити по переваром у пятинадцати человекох...» Явственно проступает в источниках суд тиуна: «тиуну не надобе... судити их и рядити... от судов и от всяких пошлин тивунов киевских». Само сохранение этого термина вплоть до конца изучаемого периода симптоматично. В Литовском статуте 1529 г. сказано: «К тому уставуем, иж державцы, которые недавно названы державцами, а первей менованы тивунами, не мають шляхты и бояр наших сами судити и децких своих по них посылати, але мають их воеводове и маршалки наши, земский и дворный, и старосты судити». Значит, раньше тиуны могли судить все население. Вот тут и зафиксировано то разделение власти, о которой мы уже говорили, когда речь шла о наместниках. По мере развития иммунизированного землевладения и роста шляхетских привилегий уходили в прошлое и прежние структуры власти.
Еще одна должность – городничий. Как отметил Н.Е. Носов, это западное произношение термина «городчик», который существовал в политическом лексиконе Северо-Восточной Руси. В отличие от некоторых дореволюционных авторов, Н.Е. Носов не смешивал «городчика» Русской Правды и «городчика» XV в. «Если «городником» 98-я статья Русской Правды называет представителя княжеской администрации, который осуществлял строительство городских укреплений (закладку городни), поручение временное – «донеле город срубят», то городчик XV в. выступает перед нами уже как постоянное должностное лицо, которому был поручен город как крепость, т. е. городчик был в своем роде военным комендантом города». Ученый подметил очень важную, с нашей точки зрения, черту в эволюции этой должности по сравнению с древнерусским периодом. Это наблюдение можно, видимо, отнести ко всем из охарактеризованных должностей. Еще один этап эволюции - обособление сбора от той или иной должности. Точное определение этой должности затруднительно, она часто соединяется с должностыо наместника, как было «издавна», а в Луцке и с должностью ключника, прошедшей такую же эволюцию. Есть данные о ключниках острынском, житомирском, турицком, берестейском, киевском. Ясно, что ключник связан прежде всего с великокняжеским хозяйством. Однако четкости и однозначности и здесь не было. Ключник мог заниматься и поземельными отношениями. Со временем эта должность становится элементом «держания». Ивану Глинскому передавался в «держание» Новгородок Литовский «зо всими врады Новгородскими», т. е. «с ключом и городничим, со всим тым, как первыи державцы держивали».
С древнерусского периода сохранялись и другие должности. В Киеве вплоть до конца XV в. существовала должность «осмника», «осменика», известная еще по Русской Правде. Осменники взимали пошлину с действительного оборота, «побережную татьбу» и судили некоторые дела. Они взимали плату с торговцев-«перекупников», торгующих хлебом и зерном, судили купцов, казаков и мещан за «непочестные речи», за мелкие кражи и ссоры «жонок». Они же устанавливали размеры мыта с улова рыбы (обычно десятая часть).
«Специальные посланцы господаря и наместника – детские - выполняли их отдельные поручения», - так определяет А.Л. Хорошкевич роль детских. С этим определением можно согласиться. Но вряд ли эта должность соответствует «огрокам» и «децким» Русской Правды. Вернее будет сказать, что они являются наследниками древнерусских «детских», но никак не отроков. И.Я. Фроянов убедительно показал, что детские и отроки «заметно расходились в сфере общественной деятельности». Дальше элементарного участия в суде отроки не пошли. Детские же порой занимали высшие правительственные должности, получая посадничества, имели свои дома. Литовско-русский материал подтверждает правоту И.Я. Фроянова. В это время отроки уже окончательно растворились в служилой дворне, а вот детские играли важную административную роль. Это были своего рода агенты господарской и наместнической власти. Причем можно установить прямую преемственность с древнерусским периодом (детские фигурируют в русских землях в период их самостоятельности). «Потом твои детьскыи Плос, пришод, рекл Фредрику: пойди ко князю», - сообщает нам источник о витебском детском. Детские выполнили судебные функции, должны были «увязывать» в земле. В более позднее время в роли «детского» мог выступать «сын боярский» или дворянин. За «децкование» слуги получали мзду в зависимости от расстояния. По мере развития иммунитетных привилегий господарь давал обязательства не посылать детских в имения иммунистов. И в данном случае раздача иммунитетов приводила к ограничению сферы деятельности должностного лица.
Итак, видим, что органы власти, представлявшие государственность на территории русских земель Великого княжества Литовского, имели древнерусские корни, были прямыми наследниками древнерусской княжеской власти. Естественно, что органы этой власти видоизменялись, переживали определенную эволюцию. Однако главные изменения в них вносило развитие крупного иммунизированного землевладения.
Огромную роль в осуществлении своих функций этим государственным аппаратом, как мы уже видели, играли всякого рода кормления и держания. Такая их роль обусловливалась слабостью государственного аппарата. Факт этот не раз отмечался исследователями. «Управление Литвы в XV и XVI вв. отличалось самою широкою децентрализацией. Постоянных органов центрального управления вовсе не существовало. Всякая земля, входившая в состав Великого княжества, управлялась своими местными властями», - писал С.Л. Бершадский. Отсюда позднее появление и малое количестно высших государственных чинов в Великом княжестве. Как в капле воды такое положение дел отражалось в функционировании канцелярии Великого княжества. Общегосударственный архив начинает формироваться довольно поздно. «К письменному документу даже до начала XV в. сохранялось скептическое отношение как к объекту и форме, как элементу чужеземной культурной традиции. Это отношение, а также внутриполитическое развитие самого ВКЛ не способствовало росту потребностей в образовании центрального великокняжеского архива». Лишь в конце XV в. великокняжеская канцелярия приступила к реорганизации своей деятельности: она стала оставлять копии всех выдаваемых ею документов; были сделаны первые попытки систематизации этих копий по тематическому признаку («книги» канцелярии ВКЛ конца XV в. - эмбрион Литовской метрики; появляется специализация деятельности писарей). Однако и позже должного порядка в деятельности великокняжеской канцелярии не было, зато была масса архаических черт, которые отмечены Ю. Бардахом.
При такой слабости центрального государственного аппарата Великое княжество Литовское приобрело федеративный характер. Тезис этот был выдвинут еще в дореволюционной историографии и полностью прошел проверку временем. Можно здесь спорить о нюансах (например, насколько это была «настоящая» федерация), что и делали некоторые историки. Но нам важно сейчас подчеркнуть, что отношения в Великом княжестве строились на договорных началах (имеем в виду прежде всего известные уставные земские грамоты). Однако наибольший эффект получится, если проанализировать их в целом. Задача эта во многом облегчается большой работой, проделанной над уставными грамотами М.Н. Ясинским и И. Якубовским. Изучение этого источника показало, что уставные грамоты являются «слоеным пирогом». В процессе выдачи этих грамот они наслаивались друг на друга. Скрупулезный анализ позволил И. Якубовскому выделить эти слои. Наиболее древний восходит еще ко временам независимости городов, второй - ко времени присоединения земель к Великому княжеству Литовскому, третий - к первой половине XV в., четвертый - к началу княжения Казимира, пятый - к началу княжения Александра. Таким образом, этот источник позволяет судить о социально-экономических и политических отношениях в русских землях в XIV - XV вв. В ряде мест источниковедческий анализ И. Якубовского спорен. Но как бы то ни было, общий вывод его остается неоспоренным. Для нас важно то, что древняя часть грамот составлена на условиях «ряда», подобно тому, как это было в Древней Руси, а в последствии в Новгороде Великом. Это положение сейчас можно считать доказанным. Но вот к оценке социального характера «ряда» исследователи подходят по-разному. По мнению В.Т. Пашуто, привилей, как и древнерусский ряд, - договор местного боярства с князем, который подтверждает «своего рода коллективный иммунитет светских и духовных феодалов». Привилеи гарантировали сохранение привилегий правящего феодального сословия». По А.Л. Хорошкевич, «рядные грамоты зафиксировали практику многовековых отношений князя и города, сложившихся в древнерусских городах с феодально-республиканским строем». С нашей точки зрения, наиболее правильно решает эту проблему И.Я. Фроянов. Он не согласен с теми исследователями, которые «склонны думать, будто договор, ряд князья заключали с городским патрициатом, высшим духовенством и местным боярством... Князья обычно рядились на вече - народном собрании». В Древней Руси существовала практика заключения «ряда» новоизбранных князей именно с «людьми», а не с горсткой знати. Ясно это видно и на примере с привилеями. Здесь договаривающейся с князем стороной выступала вся волость, вся вечевая земля – государство. Это подтверждается и характером данного договора, конкретным его содержанном. Тот гипотетический привилей, который лег в основу всех других привилеев и который мы можем датировать примерно XIV-XV вв., охраняет: 1) дом св. Софии: 2) местные земли, в том числе купленины, безатщины и отумерщины; 3) права местного суда. Все это, по мысли В.Т. Пашуто, «коллективный иммунитет». По его мнению, это привилей прежде всего для господ, в нем имеется статья, восходящая к Русской Правде: «А холопу и робе веры не няти». Однако эти статьи можно истолковать и иначе. Святая София - это религиозное сердце городской общины и всей земли-государства, и ее земли находились в ведении городской общины. Местный суд – это суд бояр и мешан главного города, в котором и в конце XV в. было много традиционных древнерусских черт. Наконец, что касается статьи о робе и холопе, то она вполне естественна в условиях государства-общины. Холопы стояли вне государства-общины и противостояли ей.
Итак, для нас бесспорно, что уставные грамоты – договоры городов-государств, земель с княжеской властью.
Но Литовско-Русское государство знало и другие типы договоров центральной великокняжеской власти с князьями. И тот и другой типы договоров соответствовали разным типам государств, с которыми мы уже знакомы. Это земли, города-государства и княжества. «Литовско-русское государство в XIV в. представляло в сущности конгломерат земель и владении, объединенных только подчинением верховной власти великого князя, но стоявших особняком друг от друга и не сплотившихся в единое и компактное политическое целое... Симбиоз нескольких политических организаций и такой характер оно удержало отчасти в последующее время...» Перед нами своего рода типология государств. Но как и в случае с общиной, типология несколько надуманная. Дело в том, что при ближайшем рассмотрении это все типы переходные от древнерусских городов-государств к сословно-аристократическому государству. Если попытаться определить основной стержень социально-политического механизма древнерусских городов-государств, то это будет своего рода двуединство веча и князя. Там, где в большей степени сохранились вечевые, общинные традиции, там государственность была ближе к древнерусской, древнерусским городам-государствам. В тех же районах, где усиливалась княжеская власть, там формировались «княжества». Усиление княжеской власти происходило за счет роста «служебной организации», расширения служебных отношений. Но еще М.К. Любавский обратил внимание на одно любопытное обстоятельство. Великое княжество Литовское (до того, как там стало интенсивно развиваться иммунизированное землевладение, добавим мы) строилось по образу и подобию отдельного княжества. Подобно тому как волости Верхнего Поднепровья и Подвинья были своего рода «моделью» древнерусского города-государства, так и любое из княжеств может служить образцом того пути, по которому шло Великое княжество Литовское до того, как оно стало превращаться в сословное государство.
Тот же М.К. Любавский отмечал, что «великокняжеская власть была главным скреплением литовско-русского государственного союза». Заметим, что наибольшим скреплением была не сама княжеская власть, а господарское землевладение, система дворов и замков. Но до определенного времени, как мы уже видели, это «землевладение» не что иное, как разросшаяся «служебная система», служебная организация. Эта служебная организация была существенным атрибутом литовско-русского государства XIV-XV вв.
Материалы по истории Великого княжества Литовского дают нам замечательную возможность проследить за эволюцией государственности в значительном регионе Восточной Европы. Это путь в несколько столетий. В начале его стоят древнерусские города-государства. Город-государство, государство-община, когда община приобретает форму государства. Так было в Древней Греции, так было и на Руси. Проведенное на историческом факультете Ленинградского университета межкафедральное исследование показало, что при всем своеобразии древнегреческих полисов между ними и городами-государствами в Древней Руси было много общего. Города-государства появляются потому, что классово-антагонистическое общество не может зародиться непосредственно в недрах родоплеменного. Так же сразу не может появиться и классовая государственность. Классово-антагонистическое общество развивается уже на базе территориальных отношений, когда в экономике и политической жизни главенствует община без первобытности (по терминологии А.И. Неусыхина). Города-государства имеют уже основные «государственные» черты: расселение по территориальному принципу, существование публичной власти и взимание налогов. Но это еще государство-община. Такого рода государство нельзя расценивать как «классовое» и даже «раннеклассовое». Но и от городов-государств прямо перейти к антагонистической государственности было невозможно. Та мелкая и средняя собственность, которая росла снизу, из недр общины, не разрушала прежние структуры. Для этого была необходима именно крупная и, подчеркнем это, привилегированная собственность на землю. Источником такого рода землевладения была служба. Появившись однажды, иммунизированное землевладение со временем разрушает прежние служебные отношения и приводит к формированию сословно-аристократического государства, основным политическим институтом которого в Великом княжестве Литовском был сейм. Примерно такой же процесс шел в Центральной Европе, но на два века раньше.
Как же с этими процессами социально-экономической и политической жизни коррелировалась история государственности? М.К. Любавский делил историю государственности в Великим княжестве Литовском на три периода. И. Малиновский посчитал такую периодизацию надуманной, решил уменьшить количество периодов. «Первый подготовительный период следует продолжить до конца великокняжения Казимира. В это время происходит установление литовско-русского самодержавия, ослабление великокняжеской власти и усиление значения князей и панов, т. е. крупных землевладельцев. Привилей 1492 г., изданный великим князем Александром при вступлении на престол, открывает новый период в истории Литовско-Русского государства, период господства крупных землевладельцев». Если нельзя согласиться с таким четким хронологическим разделением периодов, то суть изменения ученым подмечена верно. Впрочем, эволюцию в государственном строе Великого княжества Литовского замечали и историки советского периода. Ю.М. Юргинис писал: «Что языческое литовское государство было феодальным, никакого сомнения не может быть. Наряду с тем не приходится сомневаться, что дань и налог, которые крестьяне-общинники отдавали великому князю через волостных тиунов, не были рентой в классическом смысле этого слова. Их дань и налог окончательно превратились в земельную ренту только в первой половине XVI в...» Соглашаясь с Ю.М. Юргинисом в последнем тезисе, позволим себе высказать сомнение в феодальности не только «языческого литовского государства», - но и западнорусских земель и всего Великого княжества Литовского XIV-XV вв. Проанализированный в нашей работе материал позволяет нам выделить еще одну стадию государственности, которая лежит между городами-государствами Древней Руси и сословно-аристократической классовой государственностью. Русская наука конца XIX-начала XX вв. пыталась определить эту государственность, оперируя привычными ей понятиями: вотчинный и государственный принципы. Мы же обратим внимание на постепенную трансформацию политических институтов древнерусского периода, и прежде всего усиление княжеской власти за счет вечевых собраний. Происходит это вследствие разрастания «служебной системы», которая и начинает приобретать государственные масштабы. Формируется государство, в котором все были свободны и все служили. Такого рода государствами были «княжества», которые в ряде западнорусских земель постепенно приходят на смену древнерусским городам-государствам, таковым было и Литовско-Русское государство на определенном этапе своего развития.

Как же можно назвать такое государство? Г. Ловмяньский, чтобы отличать его от последующего сословного, применял термин «военное государство». Думаем, что его можно назвать военно-служилым государством. (Выделено мной - В.З.). Естественно, что основной причиной формирования такой государственности был геополитический фактор, другими словами, внешняя опасность, которая угрожала Восточной Европе со всех сторон. Воздействие этого фактора явно меняется в XIII столетии, когда на смену достаточно сложным отношениям Киевской Руси с кочевниками-тюрками приходит изнурительное татаро-монгольское иго, а с запада надвигается угроза, которая получила знаменательное название: «Натиск на Восток». В таких условиях перестраивается весь быт и политический строй населения, и формирующаяся государственность приобретает уже иной характер. Необходимость вести тяжелую борьбу на несколько фронтов стимулировала интенсивное складывание служебных отношений, а общинное наследство, оставшееся с древнерусских времен, препятствовало прямому закабалению масс общинников верховной властью, как это, по всей видимости, происходило зачастую на Востоке. Ясно, что эта государственность ничего общего не имеет с феодализмом в каких-либо его проявлениях. Новая же государственность, как уже было отмечено, начинает формироваться, разрушая изнутри военно-служилую. Военно-служилое государство несло в себе массу архаических черт (из которых далеко не все были исследованы в этом труде). Лишь постепенно эти черты в экономике, политической жизни, ментальности изживались, причем процесс этот шел параллельно с распадом военно-служилой государственности. Разрушались прежние общинные формы, община отступала, в том числе и в правовой сфере, возникали и росли сословия, изменялся характер социальной борьбы. Все эти процессы знаменовали формирование новой государственности, рассмотрение которой выходит за рамки нашего исследования.